Вместо вступления

 

 Время есть жидкая среда, в которой подрастает культура метафор

                 Вл. Набоков [1]

 

 

Каждая эпоха творит свою систему представлений; может, когда-ни­будь в каком-то средиземноморском затишье подводящей себе итоги ци­вилизации соберется несколько умов, свободных от влияний «школ» и «пар­тий»,  чтобы создать полную классификацию – бывших и возможных – «со­вершенных образов» [2]. В этой символогии, основанной на безупречных сис­темных принципах, отметинам времени будет отведено немаловажное ме­сто; не исключено,  они-то и явятся питательной культуральной средой самой Игры. «Круг земной» человечества открывает свою историю и завер­шает этой идеей: мистерия цикла есть сам  Homo ludens - от первого слова «Да будет!» до последнего «Ей, гряду скоро!». Сказать «Я» - значит сосчи­тать уже «все буквы Имени».

Этим задан сольный ключ и гармоническая тема метаморфоза психеи:  перефразируя высказывание Лао-Цзы, жизнь возвращается к музыке, музыка – к числу, число же – к себе. И как бы ни были отвлечённы темы, с ними связанные – не станем упускать из виду принципа игры:  ритуал может   варьировать в деталях и сложности, суть же в том, что нам известен  один ход – а следующего мы пока не знаем.

Исходное предположение отнюдь не ново – в том, что у времени, числа и сознания один корень. Точная наука имеет дело с процессами, которые все могут изображаться как циклы; если мысль об абсолютных вре­менных границах мира кажется абсурдной, то неизбежен вывод‚ что циклы могут вкладываться друг в друга наподобие матрёшек. Космология древних с её понятием единого бытия, связующего все концы, умела  увязывать циклы в Цикл и предпочитала говорить о времени как о  подвижной модели или подобии  не-времени -  вечности  Платона [3]. Чисто «пифагорейские» и  числовые  намеки, разбросанные в его Государстве и Тимее,  показывают  спо­соб, каковым эта привязка мыслилась возможной.

Все упомянутые моменты слагаются в нечто «близко-близкое», по вы­ражению А.Ф. Лосева, что, однако же, трудно выразить отчётливей:

 

 «Если глаза открывают мне кое-что о Пространстве, то уши сообщают нечто о Времени»,

 - говорит  Вл. Набоков [4].

Мы ведём речь о музыке - «этом вернейшем образе времени» [5]‚ сказать точнее, о духе музыки, для которой даже не звуки, но самые числовые отно­шения, по Шопенгауэру, суть только знаки:

 «Она касается глубочайшей сущности мира и нашего Я»,

и далее:

«Доказать свое предположение я считаю по существу невозможным, ибо оно принимает и требует … чтобы в му­зыке видели воспроизведение первообраза, который нико­гда не может быть доступен представлению» [6].

 

Прозрение в  дух  музыки Артура Шопенгауэра согласуется и с её ролью как наиболее популярного вида искусства - о том, что она «под­ражает душевным состояниям», знали  уже Платон и Аристотель. По образу музыки устроена вся природа:

 

 «Между её творениями и миром, т.е. природой, существует если не сходство, то несомненный параллелизм» [7],

 

обнаруживаемый  характером тех интегральных движений, что связывают отдельные действия и силы природы в единую эстетиче­скую реальность тела Космоса,  ведь на языке древних греков κόsμος  и означает - «ук­рашение».

Сказать яснее, в познании частных проявлений и «законов природы» учёные никогда не найдут разрешения загадки жизни:  это как если бы из калейдоскопа достали осколки, но забыли про зеркала. Роль зеркал, ожив­ляющих кусочки стекла и претворяющих их россыпь в прихотливый узор‚ выполняют такие виды «дальнодействия», для выражения которых  наука‚ претерпевшая в недавнее время небывалую революцию мышления‚ только нащупывает подходы.

Но человеческому познанию многие тысячи лет, и оно далеко не всегда  связывалось правилами «научной игры». В иные времена свои ответы на животрепещущие вопросы давали учения  религии  и мистиков.

Возможно‚ Сфинга‚ загадавшая загадку Муз фиванскому царю Эдипу‚ имела в виду не только её первый‚ человечески-близкий‚ но и иной‚ доступный  лишь посвящённым смысл:

                              «Утром на четырёх‚ днём на двух‚ вечером на трёх».

 

Умная, говорящая  реальность, содержащая ответы на все загадки и по природе своей приближающаяся больше к слуху и числу, чем к зрению и образу, из­древле носила наименование «божественной речи» или Логоса (греч.-  слова). О ней речение Гераклита (VII век до н.э.):

           «Эту-вот Речь [Логос] сущую вечно люди не понимают

и не слышав вовсе, и даже  выслушав однажды» [8],

         «Те же, кто слышали, но не поняли, глухим подобны:

 «присутст­вуя, отсутствуют [курс. наш]» - говорит о них пословица» [9].

 

Герметические философы  Речь (Логос) отождествляли с Гермесом - «отцом» всякого знания и смысла;  евангелист Иоанн и христианские богословы – с Христом. Оккультные мыслители средневековья усматривали присутствия Речи в каждом явлении природы и называли их «начертаниями» - signatura rerum; так трактуют Агриппа, Парацельс и Якоб Бёме. По­следний прямо указывает на числовую природу Слова, сотканного из «семи лучей - духов Божиих» [10]. Парацельс даёт феномену таинственное «звуча­щее» наименование - «трарамен»,  оставив в недоумении комментаторов [11].

В древнеиндийской философии Слово отвечало «шестому прин­ципу» - буддхи (или третьей по счету таттве системы санкхья)‚ -  термин, не вполне корректно переводимый с санкрита на русский язык как «понимание» [12]. Буддисты предпочитали говорить о праджня («мудрости»), противопоставляя её «вы­сказанному смыслу» – виджняне:

 

                                                 «Мысль изречённая  есть ложь»

                                                 ( Ф.М. Тютчев).

 

К обсуждению природы Речи обратились вновь в XX веке:

 

«Мысль не средство познания. Собственный жест мысли - не вопрошание», -

 

 

утверждает с определённостью Мартин Хайдеггер [13].

Теософами и Георгием Гурджиевым проявление «понимания» отнесено к деятельности высшего - внетелесного органа («высший ментальный центр»)‚  первичного  по отношению к  индивидуальному  челове­ческому  сознанию.

 

«Видение - это когда тебе одновременно объясняют в уши  то‚ что ты видишь», -

 

 

сообщает дон  Хуан Карлосу [14].

 

Очевидно,  что где-то здесь пролёг водораздел между «знанием адептов» и «знанием учеников», «науками логики» и «мировой волей», «оязыченной реальностью» и изначальным Путем (Дао) - различение, не упускать из виду которое советовал Людвиг  Витгенштейн:

 

                                        «7.   О чем невозможно говорить,

                                         о том следует молчать»[15].

 

           

Когда-то разделившись и став антиподами‚  наука, искусство и ре­лигия сейчас вновь демонстрируют намерение сближаться. «Постмодернизм» мышления‚ родившийся в переломные для Запада  60-е годы‚  всё увереннее пробивает туннель‚ за которым маячит архаический свет золотого века. Учё­ные  заговорили о мире-как-«автопоэзной сети»,  в которой лин­гвистические, биологические, физические и социальные феномены «ис­полняют утонченный и синхронизированный танец»[16]. Граница между материей и сознанием «истёрлась до дыр» – каждая  перемена создаёт  ак­т  познания в универсальной «когнитивной сети».

Согласно теории Сантьяго Матураны и Варелы, «первичные акты познания» основаны на корреляции и синхронизации колебаний,  что напоминает явление  резонанса:

      «Ключевая идея состоит в том, что переходные эмпирические состояния порождаются резонансным феноменом, известным как фазо­вая синхронизация быстрых осцилляций [нейронов мозга] в гамма-  и бета-  диапазонах; такие осцилляции обычно очень быстро возникают и затухают».

По Вареле,

«первичное сознательное переживание не сосредоточено в кон­кретном отделе мозга и не может быть определено в рамках специфиче­ских нейронных структур. Это не что иное, как преходящая, кратковре­менная синхронизация разнообразных ритмично осциллирующих ней­ронных цепей» [17].

 

Известно, что всё в мире периодично и может быть описано как проявление волновой природы. На примере мозга синхронизация указывает способ, каким интеграция осуществ­ляется на уровне сообществ, биосферы и  Космоса.

 

«Я нарисовал линию с несколькими штрихами на ней. Число штрихов здесь несущественно; важно то, что они расположены друг от друга на неравном расстоянии.

Я внезапно увидел все эти пересекающиеся жизни в виде простых знаков, а именно: в виде линий со штрихами. Количество штрихов уменьшалось или возрастало; они приближались друг к другу или удалялись; в их внешнем виде, приближении или отдалённости, а также в сочетании разных линий с различными штрихами выражались идеи и законы, управляющие жизнью людей»‚ -

 

говорит П.Д.Успенский о наблюдении того‚ что он называет «движущимися иероглифами», - также напоминающих «сигнатуры» Парацельса и Бёме[18].

Представление близкое теории Сантьяго может быть почерпнуто и из визионерского отчёта, опубликованного в 1975 году двумя молодыми американскими ис­следователями, возвратившимися из колумбийской сельвы и предложившими собственную модель волны времени[19]. Упомянутый вид резонанс­ных связей не укладывается в классическую модель причинно-следст­венных отношений: согласно классической квантовой теории (теорема Бэлла, 1966)‚ корреляция  зависимо-возникших частиц Вселенной сохра­няется при их бесконечном удалении‚ – они как бы «чувствуют друг друга»  за пределами  дей­ствия  сигналов‚ распространяющихся со скоростью света.

     Совпадение разнородных и «независимых» явлений  хорошо известно из биологии и психологических исследований. Мутация‚    недавно возникший признак или модель поведения могут так быстро распространяться между особями, принадле­жащими одному виду или  сообществу, что невозможно объяснить последовательной передачей или контак­том[20]. Подобно этому в эволюционных процессах наблюдается одновремен­ное включение множества однонаправленных изменений, для реализации которых механизмом «случайная мутация - отбор» потребовались бы про­межутки времени, на порядки  превышающие реальную скорость эволюцион­ных процессов[21].  Вся живая поверхность – био­сфера - планеты ведёт себя как единый организм,  при этом словно «зная» и о том, что происходит  в недрах каждого отдельного  вида[22].

В качестве психологического факта похожее явление было описано Кар­лом-Густавом Юнгом  в  феномене  синхронии‚ когда внешние собы­тия складываются как «значимые параллели» «чисто-субъективным» состояниям внутренней жизни.

Как отмечает  Ст. Гроф‚

 

«Чувства, установки и поведение людей, в которых индивид под действием ЛСД увидел лиц своих «прошлых воплощений», имеют тенденцию изменяться в специфическом направлении, совпадающем с курсом событий психеделических сеансов. Причастные к ним лица могут находиться  за сотни и тысячи миль во время психеделического сеанса... и всё же специфические изменения у них‚ очевидно‚ следуют общему паттерну и происходят в одно и то же время‚ с разницей в несколько минут»[23].

 

 Надо ли говорить, что подобный метод издавна применялся магическими практиками‚ в целительстве‚ гадании‚ предсказании  и  прочих.

 

       Итак, «названа третья буква имени». Парками - пряхами судеб - ткань мира плетётся сочетаниями «встреч» и «невстреч», совпадением  или расхождением, синхронизацией по фазе либо «несинхроном». В этих точках время и число соприкасаются, поскольку мерами колебательных или периодических процессов выступает не неисчислимое время Плотина (принцип времени), но лишь знаки времени, которыми служат числа. «Время» в этом качестве представляется всеобъемлющим организующим принципом индивидуации - душой Природы. И самую глубокую аналогию  изысканным узорам его танцев в нашей «лакримавелли» являет искусство музыки. «Фазовая синхронизация» отвечает её основному гармоническому принципу, называемому обертоновым рядом:

 

         «Отношение [музыки] к воспроизводимому ею миру должно быть очень глубоким, бесконечно истинным и верным, так как её мгновенно понимает каждый, и она свидетельствует о своей безошибочности тем, что её форма может быть сведена к совершенно определённым, выраженным в числах правилам, уклониться от которых она не может, не перестав быть музыкой» [24].

 

Способность музыки «воспроизводить движения души» есть свойство «сближать отдалённое», что может быть определено понятием гармонизации:

 

          «В самых низких тонах гармонии, в басу, который служит осно­вой, я узнаю неорганическую природу, массу планеты. Все высо­кие тона, легко приходящие в движение и быстро отмирающие, действительно, сами звучат одновременно с ней, вследствие её  побочных колебаний. Это аналогично тому, что все тела и орга­низмы природы следует рассматривать как возникшие в последо­вательном развитии из планетной массы: она их носитель, она же их источник – так же высокие тона относятся к основному басу»,

 

- пишет А. Шопенгауэр‚

 

         «Отклонение от арифметической правильности интервалов по­средством темперации [курсив мой – Б.С.] или нарушения тональности аналогично отклонению индивида от видового типа; диссонансы, не обра­зующие [правильных] интервалов‚ можно уподобить чудовищным выродкам, монстрам, от скрещивания двух видов животных или человека и животного» [25].

 

Отношение уровней, в котором любая ступень относится к про­чим как часть к целому‚ определяет системный, иерархический, «верти­кальный» или синхронический характер связи; наряду с тем

 

           «В ведущем мелодию, высоком, поющем главном голосе, который ведёт за собой все и в ничем не стесняемом произволе с начала до конца движется в беспрерывной, полной значения связи единой мысли и даёт изображение целого, я узнаю высшую ступень объ­ективации воли, осмысленную жизнь и стремление человека» [26].

 

Движение мелодии, возможное только в высоком голосе и носящее пре­ходящий, «мгновенный» и временнόй характер, и воспроизводящее при этом все моменты, на другой шкале и в ином ритме, низких голосов, отвечает за­даче и функции жизни, роли «уравновешивающего элемента», исполняе­мой ею в мировом организме.

 

«Жизнь формируется на планетах, находящихся внизу ми­ровой октавы, для балансирования этих неустойчивых косми­че­ских образований с центром Галактики», –

 

  утверждал Г.И. Гурджиев [27].

В значении этой «живой поверхности» и наиболее утончённого её компо­нента – человеческого сообщества – для космического целого заключается ответ на вопрос, почему о «поддержании баланса» так заботи­лись древние‚ и почему астрология - в настоящее время невинная забава на последних страницах популярных газет и в конце новостей местных радио­станций - была важным и секретным искусством  древних.

В этом есть и разгадка слов, что были сказаны Богом Аврааму:

 

           «Если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников,  то Я ради них пощажу всё место сие»

                                                                                                         (Бытие 18:26).

 

                                                                                      *                                 

           

Интересные циклы, порой, описывает человеческий ум на путях «обре­тения самоидентичности»: каждые семьсот лет, по словам Павича, женские имена сменяются на мужские и обратно; метод Декарта нуждается в пере­открытии, видимо, не реже в христианнейшей Европе, культура которой была основана на методе молитвы, т.е. «сердечного самоуглубления в Боге». Самодостоверная очевидность «Я существую» в естественном свете – чего? разума, рассудка  или «места, в котором находится человек»? – в первой половине семнадцатого века стала будоражащей новостью для великих мыс­лителей Нового времени [28]. Параллель, казалось бы, с «зарождением рациона­лизма» не связываемую, мы находим двадцать два века ранее (и астрономы безошибочно определят этот срок продолжительностью зодиакального ме­сяца) в словах Просвётленного (Будды):

 

         «Будь сам себе светильником, о Ананда, и не полагайся ни на какое иное основание:  естественный свет,  который ты в себе открыл, есть единственное прочное основание»; -

 

и это также в стране, жрецам которой предписано ежедневно, троекратно погружаясь в воду, повторять формулу Гаятри-мантры об этом самом свете.

«Самоестественное основание» одно, но потребности, из него происте­кающие, скажут нам, разные. Отчего бы, и в самом деле, декартову Полиандру не совершить свой следующий шаг феноменологической редукции: уж по­скольку все извне воспринимаемые мнения не обладают достоверностью (уже!), но в себе самих, сомневающихся, сомневаться мы не можем (по­скольку нам тогда пришлось бы следовать мнениям других), то естествен­ный свет - самодвижущийся перводвигатель рассудка - единственно указывает нам прочное основание, из источника которого следуют акты сомнения или синтетического суждения «Я мыслю». Ведь язык подобной активности не открыт ещё нами заново, а был почерпнут у тех же наставников и учителей с ве­сомым багажом недостоверного опыта, от которого мы ищем избавиться…

Не «опровергнем» ли мы так и платонизм, постигнув дхармы, движу­щиеся «в минимумах чувственно воспринимаемого» и в «минимумах мысли­мого времени», а также претерпевающие клинамен в промежутки времени меньшие последнего[29]‚ -  или же, обратное тому,  откроем  «в источнике себя» строй сфер, которые  суть одна Сфера? 

Да, есть шкала, некое раскачивание, один из экстремумов коего, «нуле­вая точка», - клинамен («momentarily lapse of conscious», если угодно), а  дру­гой – Вечность (эон); бесконечно малая флюксия Ньютона с одной стороны, монада Лейбница – с другой; Ад или Рай; крестный путь Сына поруганного и царский чертог Озириса восстановленного. Мистерия двойственности и единства, шахматная доска для одного игрока:

 

             «Я царь - я раб - я червь - я бог»,

словами поэта[30].

 

Содержание человеческих представлений хотя и принимает форму противоположных воззрений (скажем, бытие = Нус Протагора или бытие = атомы Демокрита‚ претерпевающие отклонения; планета Земля - богиня  Гея  или  окружающая среда‚ и т.д.) - в действительности, подобно координатной оси или шкале, отмечающей температуру или положение маятника. Атом, заморо­женный до абсолютного нуля, достигнет «сверхпроводимости» и вездесущей способности пребывать в любой точке Вселенной, а Нус Протагора, если «разогнать» его до достаточной скорости, предстанет роем хаотически  дви­жущихся атомов. Теории и мысли человека соответствуют месту, которое он занимает в глобальной системе.

«Декартов метод» платонизма своё  воплощение находил в эпоптейе или «восхождении» (вспомним коней Платонова Федра): имеется в виду не восхождение к причине  в аристотелевом  умозаключении, а изменение точки положения наблюдателя от умо-заключения (cogito ergo…) к умо-зрению - «видению очами ума» (eidomai = быть видимым).

Тем положением, которое наблюдатель принимает, обратившись к точке своей природы, он иконически (εικον), в совершенстве – именно, «то что есть», - с самодостоверной очевидностью отображает форму того закона, который составляет его бытие или «существование». «Аристократизм» же или «антидемократическая направленность» платонова метода познания (гно­зиса) проявилась в том, что способность эта лишь факультативно, а не облигатно присуща роду человеческому [31].

 

В науке для достижения определённого результата достаточно выпол­нить все необходимые материальные условия (эксперимента или техноло­гии), сколь бы ни были они трудоёмки или дорогостоящи; гнозис же при равенстве прочих обстоятельств зависит от того свойства «поверхности», что является  «лёгкостью» или освобождённостью  (качествами пневмы «субъекта»).

Мы знаем, как «волеизъявление камня» рисует форму траектории в данном поле тяготения, а также и то, что камень может  лежать, а не падать. Один вид энергии извлекается при трении, другой при горении, третий – при ядерном распаде.  Здесь имеет значение  тот факт, что устрой­ство человеческого организма - не исключающее познания - не содержит в себе также и никаких препятствия  к тому‚  чтобы  человеку  стать адекватным «изображением» или иконой абсолютных реальностей – по­верхностью или полем, в котором эти реальности самоестественно себя ото­бра­жают. Тем же  способом‚  каким они - без сомнения -  рисуют себя на другой картине - иконе Космоса.

 

Вакх, Шива или Озирис; алхимия пресуществления воды в вино или вина в кровь с целью вознесения бренной плоти к вечным звездам преследовала мистериальную цель с колыбели человечества. Ещё до смерти избранный  мог  родиться заново, дабы полу­чить прививку от нового мира – с изначала времён сущего, и идущего на смену тяжкому веку - не менее трудному для богов, чем для лю­дей. В действительности, понятия времён и сроков замешаны тут как сим­волы (а время - символ  независимо от того‚ что оно). Всё есть Всегда, а наше здесь-и-сейчас  (и там-и-завтра) составляют формат индивидуальной обусловленной жизни. Изначальная Слава не поблекнет нисколько –  подтверждением тому канон и эксперимент; но  проявлена она в таких средах (мы – в такой среде), что «не узнаём себя»:   свет = чистая действенность.

Воля заключена в круг («свобода - это круг», скажет Иммануил Кант):  акту­альная бесконечность, что единственно дана разуму в качестве основания, на котором возможно строить. Так и у Декарта «мыслю» и «существую» обращаются в круге‚  имея отношение к одному лишь Я: если б за философа мыслил иной или иное - как частенько бывает - ему затруднительно было бы утверждать чьё бы то ни было существование. И лишь поскольку рефлексия имеет верительную грамоту единства, она обладает качеством мира как факта столь же неопровержимого,  что мы ходим под небом и солнце светит.

 

Всё «кантианское барокко» открывается  парадоксальным декоративным элементом зеркальной поверхности [32]: самого зеркала нет, но мир зазеркалья – точное  подобие лежащего перед ним: вернее, это нам нужно оборотиться назад. Фуга являет нам закон запредельного мира,  но – с поправкой на средство темперации.

Что оказалось умело сокрытым  зеркальной стеной – это таинственная область полной и самообоснованной активности: «в-себе» ли? В той мере, в какой зерно лежит «в-себе», пока оно не пустило росток в огромную реаль­ность «для-себя»:  в действительности, это задание неразрешимо - показать, каким образом «истины разума» оказываются заранее согласованными с «истинами факта». Например, почему столь полезна математика, выводимая  совершенно умозрительно, «нравственность заложена в природе вещей», а сказки и мифы, возникшие на разных концах Земли,  в одних и тех же словах  говорят «о самом главном».

Может быть, случилось так, что наше  cogito оказалось расщеплено (пра­вое и левое мозговые полушария были разъединены) - и то‚ что мы считаем за два‚  в действительности одно?

 

Однажды было проницательно замечено, что доля истины в философ­ском умозаключении прямо пропорциональна заключённой в нём истине математической. В одном лице гениальный математик и выдающийся философ‚ Лейбниц предложил в своё время теорию - которая, вряд ли будучи достаточно понята, тем чаще многократно опровергалась – идею того, что никаким причинным способом (действием или передачей «информационных сигналов») не связанные суб­станции (изолированно взятые «самодостаточные существования») посредст­вом некоей гармонизации - закона‚ который мы называем временным - могут быть приведены в согласное действие образования единого целого‚  тела  Вселенной:

 

«естественные изменения монад происходят из внутреннего принципа‚ так как внешняя причина не может иметь влияния внутри монады» [33]‚

«Таким образом... всякая сотворённая монада представляет весь универсум» [34].

 

 Синхронистически (в смысле К.-Г. Юнга) Лейбницем была переоткрыта двоичная система счисления, на которой основан И цзин - древнекитайский «Канон перемен»‚ содержащий принцип этой гармонической связи:   па­раллелизм различных уровней реальности (Неба, Земли и Человека), как  сказали бы сегодня, в рамках единого системного закона.

    Теория предустановленной гармонии давала‚ очевидно, more geomet­rico способ избежать логического кошмара индукции бесконечного ряда действующих причин,  вынужденных рано или поздно ухва­тить себя за хвост: какая-то из них неизбежно окажется «причиной самой себя» - causa sui. И, без предубеждения смотря на положение дел, можно ска­зать определённо – распутывая детерминистский  клубок  причин и следствий‚ новоевропейская  наука по мере своего развития становилась всё более лейбницеанской и пифа­горейской, в то время как её философия всё глубже увязала в саморазоблачаю­щей диалектике.

 

Герман Вейль тоже заметил как-то, что нигде так тесно, как в геометрии, не пересекаются проблемы чистой математики, естественных наук и фило­софии.

Можно было сказать и более обще: в умозрительности математики (примером классический квадривий – арифметика, геометрия, музыка и астрономия) - только и залог её практической пригодности [35]. Эта мысль не ориги­нальна со времён Пифагора и Евклида, хотя её древность и очевидность отнюдь не служат гарантией понятности.

Не меньше удивления должно вызывать указание, что в некоторых  куда более отдалённых от нас культурах  теория числа служила  демонстрацией связующего звена между мирами абстрактного и реального. Древние цивилизации Месопота­мии, Юго-восточной Азии и Центральной Америки  предоставляют  нам  яс­ные  свидетельства  на  сей  счёт.

«Пифагорейская традиция» - это часть учения, что  было повсеместно  распространено в эпоху «бронзового века» (а возможно‚ и далеко за пределами  «бронзы»); и основные его принципы  через последние рубежи истории благополучно перешли благодаря, главным образом, сочинениям Платона и его последова­телей - неоплатоников. История убеждает нас в том‚ что сколь бы скорые плоды ни приносили опытные методы науки и основанные на ней технологии‚ некоторые виды знания могли быть приобретены лишь за весьма длительные сроки‚ неизбежно поэтому включая в себя условие традиционной передачи.

Мировоззрение древних, о котором мы ведём речь,  характеризует осо­бая знаменательная черта, которую можно было бы назвать направленностью интереса – не на пространственный аспект явлений (что‚ в частности‚  было и нами заимствовано у греков -  народа мореплавателей и торговцев по преимуществу, по особому стечению об­стоятельств оплодотворивших последующую культуру Европы вкупе с иного рода прагматизмом – ближневосточным, составившими вместе особо прочный сплав [36]), но на аспект временнόй - причуда странная и чаще поражавшая оседлые  земледельческие  цивилизации,  развивавшиеся в бассейнах крупных рек:

 

 «время разостлано плоско, как воловья шкура… карта времени, которую ты волен читать из конца в конец, понемногу заполняя отметками случайных совпадений» [37].   

 

К слову сказать, пресловутой прямой зависимости между вкусом к ис­числению времени и астрономическим познаниям - с одной стороны, и периодиче­скими паводками, развитием систем  ирригации - и следствием этого, централизованных деспотий‚ взимающих регулярные подати‚ с другой, - скорее всего нет вовсе. Этот фактор‚ кажется‚ не имел значения для древних майя‚ полагавшихся на непременный ливень тропи­ков (и тем паче для коренных американцев, что остались на уровне охотничьего хозяйства каменного века),  - и всё же использовавших наиболее изощрённую кален­дарно-числовую систему:  главной задачей исследователей до сей поры остаётся обнаруживать хоть какую-то  её  связь  с  реальными  »природными  факторами».

Так и египтологи считают, что время разлива Нила определялось восхо­ждением Сириуса и не влекло практической необходимости «наблюдения дней и часов» в качестве специальной дисциплины е.с.,  а  вместе с тем трудно указать культуру, более озабоченную  «консервацией времени», чем древнеегипетская. Утверждается‚ что в Египте существовало и три системы письменной передачи зна­ния: 1) иератическая, в абстрактных символах, 2) иероглифи­ческая, применявшая условные изображения и 3) демотическая или «народная», использовавшая буквенные знаки.

 

Следующее важное отличие (вытекающее из первого) касается качественно­сти подхода, что лишь подчёркивает особую (невнятную пока и для  принятой в математике концепции) роль числа. В «научной» теории чисел, например,  до сей  поры  имеют значение только выражения (теоремы), представ­ленные «в общем виде», то есть алгебраически, любой же «изолированный» числовой факт  рассматривается  как частный случай, «математическая безделушка» и не более.

Весомость этого заключения  не вызовет сомнения ни у одного здравомыслящего человека с мало-мальским университетским образованием; но тут мы спро­сим себя,  отослав снова к Герману Вейлю, которым открывался весь пас­саж: а разве форма пространства  (как его представляют геометрия и физика)  не демонстрирует ли  частного случая  нашего эмпирического мира - случая‚ правда, весьма «мощного» по содержанию в нём всяких «общих фактов». Математика же показала теоретическую возможность любых самых экзо­тических пространств, единственным критерием «истинности» для которых будет соблюдение  условий непротиворечивости,  заложенных в их устройство.

Поэтому вполне допустимо предположение‚ что так же как частная форма геометрии была обусловлена физическими свойствами  мира, в котором мы находимся, так и те особые роли, что были приписаны древней теорией арифметике -  числам, числовым циклам, прогрессиям и пропорциям‚ и установленная ими связь чисел с природными и психологическими фактами - могут являться отражением природы той всеобъемлющей основы‚ что обычно  именуются проявлениями времени.

И также как на определённом уровне абстракции пространство сводимо к числу (свойства размерности, связности и т.д.),  исстари выделенные качества чисел «самих по себе» -  вне связи с количеством или мерой - могли‚ вероятно, указывать на некие  фундаментальные «кванты» архе­типических  реальностей,  в силу «дуального единства» общих для «истин разума» и для «истин факта»:

 

«Нужно принимать во внимание происхождение чисел‚ которыми оперирует математика» [38].

 

А сказать проще‚ не к ним ли в конечном итоге и сводятся  танцы нашего ума?

 

Числа были знаками иных реальностей. Музыкаль­ная и другие числовые системы - как китайский И цзин или Цолькин майя - определяли симметрические свойства  про­цессов:  законы  повторения, возвращения, параллелизма и инверсии. Выразительным и точным описанием «музыкального характера» мировых  связей мы обязаны П.Д. Успенскому:

 

    «Я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нём, явился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определённых формах; иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и её можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую [курсив мой - Б.С.]» [39].

 

Числа - первые члены натурального ряда‚ как явствует из пифаго­ровой доктрины, менее всего были числами в обычном понимании математиков - но, скорее, иероглифами символического языка, внятного  посвящённым:

 

                         «Душа имеет арифметическое начало так же, как тело имеет геометрическое»‚ -

учили  платоники [40].

Знаменательно, что и в современной общей алгебре символы  0 и 1 входят в основные определения структур («единичные элементы» колец и групп)‚ на основании системы счисления 2 построены основные результаты теории чисел; набором неких основных симметрий и квантовых значений задан тот «бастион простоты», который ныне стремится завоевать фундаментальная физика. К фрактальным циклам - аттракторам - новая наука в лице синергетики свела «хаос» нелинейностей,  извечную «головную боль» классической математики. Решения же природы всегда конечны – по­скольку в них виртуальные бесконечности редуцированы к конкретным событиям.

Будучи‚ по выражению неоплатоников‚ изваянной смысловой фигурно­стью - число, в этом смысле, есть самое воплощение самоотражённой симметрии. Параллели  явлены свойствами материи, изысканными микрофизикой и теорией поля. «Школьный» пример - Периодическая система химических эле­ментов Д.И. Менделеева, служащая впечатляющей иллюстрацией числовой гармонии природы:

 

«Космос есть разная степень [выражения] ритмико-симметрической символичности» [41].

 

Пифагорейское положение «(натуральные) числа правят миром» хорошо знакомо и топологии  –  взять известную формулу Эйлера‚ определяющую связь между геометрическими элементами многогранни­ков‚ или пространственную группу Фёдорова-Шенфлиса, описывающую всё фор­мальное разнообразие кристаллов.

Были предприняты многочисленные попытки распространить «табличную форму» классификации - а следовательно, общий системный подход - на любые  естественные классы:   живые организмы [42], геологи­ческие формации, сказки и мифы, обряды и общественные институты, и даже эпистемологические установки (неявные предположения) науки и философские доктрины. Последние упомянутые, таким образом, не являются  исключением, но отражают те же законы формы.

Подобные «исчерпывающие» классификации, по замыслу их авторов,  обладают свойством  интенсиональности – то есть должны включать в себя не только уже существующее, но также  могущее суще­ствовать «в принципе». Близкие  этому подходы  объединены общим назва­нием «теории систем» и «теории классификации» [43], но способ формирова­ния «всех возможных общих умозаключений» исследовался также в европей­ском средневековье – взять, к примеру, «логическую машину» Рай­мундо Луллия.  В восемнадцатом веке  Иммануил Кант  пришёл к пониманию  интеллекта как системы категорий -  универсальной порождающей структуры  (мандалы):  визионер­ская интуиция, мало повлиявшая на ход европейской  мысли, линеаристской по преимуществу. Одной из недавних попыток вы­явить архетипическую природу знания можно указать на Артура Янга [44]‚ коего вполне оригинальные выводы  демонстрируют удивительный параллелизм  как с прозрением Канта‚ так и с математической моделью октавы (см. ниже).

 

С ускорением «клячи истории» интуитивное ощущение приближения  Всё и Вся стало отчётливее выражаться и учёными достижениями,  и  исканиями  новаторского искусства:  живопись вдруг заинтересовалась  выразительными свойствами мазка  или  линии самих по себе‚  музыка - возможно­стями  развития и спонтанности‚ а литература отправилась на  поиски неисчерпаемого кладезя слов и сюжетов [45].

Но древние знали не меньше толк в исчерпывающих системах.  Египет­скими бордюрами и орнаментами, как считают математики, представлены все 17 видов симметрии, возможные на плоскости, а принцип мозаики Пенроуза (правда, на порядок сложнее) уже давно был применён в арабских орнаментах. В качестве языковой па­раллели можно привести  литературные памятники такой раз­витой культуры  как, например, индийская: в Махабхарате и шастрах мы находим исчерпывающие всесторонние рас­суждения на те или иные темы с последовательным применением всех возможных риторических фигур и стилистических «украшений» санскрита. Гротескностью своих изображений прославлен собор Парижской Богоматери‚ но в скульптурных группах храмов Карнака и Кхаджурахо мы обнаруживаем все способы сопряжения человеческих  тел.

 Востоком  ценима  весьма  каллиграфия‚ способная  скупым  росчерком пера выразить глубинную суть  Дао  или одной прихотливо извитой линией - барака непостижимого Эль. Мистические свойства двух языков Передней Азии – арабского и иврита‚  которыми записаны известные священные тексты, - вполне воз­мещают аскетичность зримых форм, представленных изобразительным ис­кусством этих народов: строение корней  слов и самый порядок  букв в них,  по утверждению мастеров, таковы‚ что  уже содержат в  себе ключ ко всем загадкам мира [46].

История науки «Всё и Вся» на этом далеко не заканчивается. Намётки «док­трины грядущего» известны всем, кто читал роман Г. Гессе «Игра в бисер».

 

Первородный Хаос древних вовсе не был прост  - он уже содержал в себе «зародыши всех вещей», хотя  «не имел отверстий», потребных для глаз, ушей и прочих  жизненных функций:

 

«Два брата – Поспешный и Внезапный - любили встречаться на земле Хаоса‚ и тот им неизменно оказывал гостеприимство. Нако­нец‚ они  решили отблагодарить Хаос‚ стали проделывать ему каж­дый день по одному отверстию – и на седьмой день Хаос умер»

                                                                                  (Чжуан-цзы, 52).

 

Роль «отверстий» выполнили конечные циклы (как теперь – матема­тический аппарат науки). Эмпирические «числа времени» могли кристалли­зоваться и «выпасть в осадок» в виде годов, сезонов, лун и дней из всеохва­тывающих мировых периодов, как и конкретности чувственно воспринимаемых вещей – из континуума омнипотенциальности всех возможных вещей  и  событий.

Именно в таком механизме космического творчества адепты доктрины могли  убеждаться  воочию, проходя ступени посвящения в таинство, назы­вавшееся эпоптейей[47], отчасти отвечавшее ведическому ритуалу причастия Сомы. Мировые законы, ответственные за индивидуацию в единстве лица, времени и места, подобно жерновам волшебной мельницы, представали в форме «колёс» (циклов) – числовых колес гун, элементов, нидан буддийского колеса взаимозависимого порождения, многоочитых  зооморфов  из видений Иезекииля и Иоанна Богослова,  мандалах многоруких божеств  индуизма и ваджраяны.

Речь идёт,  таким образом, о вовсе не тривиальной нумерологии, а ско­рее Органуме человеческого познания, открыть который  –  значило бы опи­сать всё многообразие явлений на единой основе, что было и  остаётся вожделенной задачей  науки от древнейших времён до наших дней.

Но при той детализированной усложнённости, которую приняли сейчас конкретные дисциплины, не остаётся и надежды на то, чтобы один человече­ский ум когда-нибудь смог ухватить их проблематику хотя бы в общих чер­тах (что было ещё возможным во времена Аристотеля и даже Лейбница). Вместе с тем, современное познание всё более проникается сознанием всеобщей взаимосвязи явлений. Цивилизация, приняв глобальный характер и став «одним из природных факторов», по выражению Вернадского, неиз­бежно должна была ощутить себя частью биосферы – как любая часть, оказавшись в тонкой зависимости от (неведомых нам) функций регуляции целого.

Видимо, по этой причине современное (или только возникающее) сознание как бы двинулось вспять от точки максимальной секуля­ризации и экстравертивности мысли,  достигнутой  им в  XVII-XVIII веках  на пике экспансии колониальных завоеваний,  и даже  – через голову «цивили­зованного варварства» - вновь мысленным взором обращается к эпохе культа, что было бы лучше назвать космоцентризмом, безуслов­ное выражение которого мы находим  во всех  обществах  архаики.

Парадокс ли, что многими своими чертами современные ис­кания рисуют нам отчетливую аналогию -  далёкого ли? архаического –  и,  как знать, не перейдет ли от нас в свою очередь в наследство поколениям гря­дущего - как некое «учение посвященных» -  наука о системе гармонических чи­сел, положенных в основание мира?

Всё возрастающие усложнённость и глобализация - вовсе не залог надёжности и устойчивости цивилизации‚ как бы ни старались механические сирены «пластмассового века» [48] заглушить тревожные сигналы своим сладостным пением. Естественный ли ход вещей или внешнее вмешательство безошибочно поражают разросшийся сверхорганизм в той точке‚ что значительно менее чувствительна у «примитивных» - не столь оснащённых‚ но приближенных к своим материнским корням - форм. Примерами богата как биология‚ так и история:  человечеству угрожает сверхспециализация. Уже показали себя некие вирусы‚ столетиями хранившиеся под спудом в тайниках природы и вдруг делающиеся «чумой» - то ли  ХХ-го‚ то ли ХХI-го века. Энерго- информационные системы  и  прочие инфраструктуры вкупе с ними (а мы хорошо знаем‚ как легко уязвимы наши компьютеры‚ «информационные носители» и связь) - все жизненные центры нового Вавилона - могут коллапсировать в одно мановение‚ стоит лишь расшевелиться змию‚ свившемуся в центре Земли‚ да приоткрыть её «ящики  Пандоры»‚  ну и поиграть со психикой существ‚ не мыслящих себе жизни без автомобиля и канализации [49].  А за новыми гуннами и Аттилами‚ всегда готовыми на coup de grace агонизирующему Риму‚  долго ждать не станется:

 

   «пал‚ пал Вавилон‚ великая блудница‚ сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу»

                                                                                               (Откр. 18:2).

 Чрезмерно затянувшаяся летаргия или искусственно вызванный сон  сами по себе могут приобрести характер летального исхода‚ - а одним из главных признаков «последних времён» служит тот‚ что все «тайны» становятся открыты - ибо их не от кого больше скрывать. И всё же залог веры в грядущее развитие мы усматриваем в том парадоксальном обстоятельстве‚ что таинства - вопреки всем превратностям хода истории - не утрачивали своей преемственности никогда.

Излишне брать на себя задачу провидеть форму, которую может принять – а может не принять – взыскуемая «постцивилизация»: восход (или закат?)  для каждой эпохи наступает впервые. Важно отдавать отчёт‚ что вопрос устойчивости мира и оправдания пути человека в мире ставился не только в эпоху нарастания кризиса  –  в не меньшей степени он занимал людей  во времена, когда железо было редко­стью, и  к которым относится большинство мегалитических со­оружений и артефактов, повергающих в недоумение археологов и вызываю­щих у всех, кто с ними впервые сталкивается, мысль о гигантах или пришельцах из космоса.

 Кем бы ни были эти строители, а равно создатели великолепных памятников интеллекта, подобных пифагорейской музыкальной системе или И цзину, можно утверждать с уверенность, что их мировоззрение было под стать их творениям‚ и оно преследовало  цели сотрудничества с той глобальной средой, которая носила имя Гея (Земля)  и которой нами присвоено наз­вание «окружающей». Сейчас мы уже догадываемся, что биосфера обладает системной и иерархической организацией, любой из уровней которой не «проще», чем остальные, и принцип её регуляции состоит в подчинении функций составных частей  целому.

Этот природный разум регулирует свой организм не только «внешними способами», но обла­дает средствами перестраивать свои части «изнутри» целенаправленным образом. Любопытно, что идея «жизни‚ распространяемой из Космоса», попу­ляризованная средствами информации, в настоящее время известна куда шире, чем имеющее значительные научные подтверждения представление о Земле  как о сверхорганизме, возможности самоорганизации которого далеко превосходят всё, что мы способны представить себе на нашем уровне развития знания и технологии.

Не претендуя одним махом «разгласить тайны древних святилищ»  или «открыть код межгалактической связи», а в равной мере и дать сколько-нибудь впечатляющий обзор всех удивительных находок в области чисел, попробуем всё же присмотреться к ним, а также ими поиграть - как играли издревле в белые и чёрные бобы или стебли тысячелистника люди, понимавшие смысл слов «звучащие сферы» и «вещие знаки», находившие красоту в завораживающих взор геометрических плетениях и орнаментах, ожерельях словесных укра­шений поэтических и эпических произведений и звуке флейты, настроенной в унисон с «тоном Земли»…

Ограниченность предложенного способа изложения вполне осознаётся  переписчиком. За бортом, пожалуй, останется бóльшая часть того, что мог бы  поведать образованный конфуцианец эпохи Сун, тибетский астролог или строитель царской усыпальницы, - но мы смеем надеяться, что и в нескольких обнаруженных нами примерах содержится достаточно информа­ции,  чтобы послужить «дополнительным толчком» к размышлению тех (наверное, не очень многих), кого это затронет.   

 

>>>>

на главную